Теории социального контроля в американской социологии

Теории социального контроля в американской социологии // Вопросы философии. — 1965. — № 6. — С.104-112.

Развитие государственно-монополистической организации вызвало к жизни разветвленную систему духовно-психологического воздействия на личность. Целью этого воздействия является сохранение status quo существующей социальной системы и блокирование всех форм индивидуального поведения, которые могли бы представлять угрозу для буржуазных институтов, учреждений и господствующих стандартов групповой жизни.

В современной американской социологии данный механизм получил название «социального контроля». Понятие «контроля» приобрело здесь смысл, прямо противоположный тому, который оно имело в буржуазно-демократической идеологии: речь идет не о контроле «снизу», не о воздействии масс на деятельность различных учреждений, выступающих от лица всего общества, а о регламентирующей работе самих этих учреждений по отношению к отдельным людям. Данное понятие глубоко отлично и от идеи контроля, намечавшейся в работах некоторых представителей классической буржуазной политэкономии. Суть «социального контроля», как его трактуют современные буржуазные социологи, не в том, чтобы поставить под контроль общества основные материальные отношения и процессы, «макроструктуры» хозяйственной жизни, а в том, чтобы регулировать поведение агентов буржуазной практики. Более того, сама потребность в таком регулировании возникает именно в результате узости и ограниченности общественного контроля над экономикой, над основными условиями распределения богатства и власти.

Действительные причины анархии капиталистического производства, как правило, остаются вне поля зрения американских социологов. Но тем настойчивее они утверждают, что главный источник стихийности буржуазной жизненной практики — в своеволии отдельных индивидов, в психологической «неупорядоченности» их поведения.

Это повышенное внимание к непосредственному жизненному опыту и обыденному поведению людей, к их эмоциональным реакциям на социальную действительность рассматривалось многими историками социологии как расширение ее «гуманистического кругозора». Американский социолог Уорд расценивал «низвержение его величества интеллекта» и восстановление в правах того, что прежде презрительно именовали «низшими страстями», как одну из самых гуманных акций социологической науки. На деле эта «переоценка ценностей» диктовалась сугубо прагматическими интересами и была теснейшим образом связана с развитием новых методов и инструментов надзора над личностью.

С самого начала проблема «социального контроля» решалась буржуазными теоретиками как проблема стандартизации поведения. Внимание было сосредоточено на психологическом взаимодействии людей, на феноменах внушаемости, повышенной реактивности и т. д.

{104}

Американский социолог Росс первым понял и достаточно цинично выразил подлинное содержание теории «социального контроля» в целом. «Социальный контроль,— заявил он,— это проблема организации повиновения».

Росс открывает первую страницу современной буржуазной социологии, когда ставит вопрос о том, как можно использовать и направить неосознанные, иррациональные реакции индивидов на стандартные мнения и ожидания сочленов по группе.

Непосредственно Росса интересовали способы сохранения социального порядка, принятого в общности людей, осознающей и выражающей себя как определенная духовная целостность. Для ранних обществ (в которых еще не было сколько-нибудь ясно выраженной социальной дифференциации) характерен, с точки зрения Росса, «ненамеренный» (purposeless) контроль, или «социальное влияние». Росс имеет в виду сохранение общинного порядка с помощью обычаев, традиций и нравов¹.

Однако для сложных дифференцированных обществ, подчеркивает Росс, простого «социального влияния» недостаточно. Здесь должны вступить в действие механизмы «намеренного», организованного воздействия на личность, которые и получают название «социального контроля» в собственном смысле слова.

Проблема «социального контроля» у Росса была с самого начала связана с проблемой социальных изменений. Из его работ видно, что необходимость «намеренного» контроля обосновывается желанием избежать «негативных, или деструктивных» изменений, к которым приводит развитие социальных отношений. В своих последних работах Росс писал, что наиболее опасными и вредными из этих изменений являются социальные революции. Углубление классовых противоречий капиталистического общества осознается и изображается Россом как распад патриархальных норм, духа общей солидарности и чувства социальной ответственности. В данном случае мы сталкиваемся с кругом представлений, характерных для всей буржуазной идеологии конца XIX — начала XX века и сохранивших свое влияние вплоть до последнего времени. Собственные противоречия капитализма рассматриваются как простой результат разлагающего воздействия товарно-капиталистических отношений на различные патриархальные и локальные связи. Соответственно метод преодоления этих противоречий видят в создании особых, искусственных социальных механизмов воздействия на личность, которые хотя бы в какой-то мере компенсировали утраченное «единство мнений и верований», характерное для более ранних форм общественной организации.

Главным средством восстановления утраченной идеологической целостности буржуазного общества Росс и считает «социальный контроль». Он различает контроль «автократический» (directaucratic procedure), осуществляемый посредством закона, и контроль, осуществляемый посредством общественного мнения. Последний (так называемый «внутренний контроль») Росс называет еще «этическим». Наиболее эффективной формой воздействия на личность он считает именно «этический контроль», в основе которого лежит добровольное подчинение принятым в обществе нормам и образцам поведения.

Внешнее требование превратилось в данном случае во внутреннее, стало неотъемлемым личным достоянием. Сам индивид, как правило, не осознает этого, но именно в такой неосознанности и состоит сила «этического контроля». Можно уйти от закона, говорил Росс, но нельзя уйти от своих собственных чувств.

_______________

¹ Такого рода контроль был рассмотрен Самнером, который саму социологию определял как науку о «народных обычаях» (W. Sumner. Folkways. Boston, 1940).

{105}

Росс был не согласен с Тардом, пытавшимся объяснить социальное повиновение психологическим подражанием. А. Босков, рассматривая начальные формы постановки проблемы «социального контроля», пишет: «По-видимому, подходя к этой проблеме, Росс руководствовался Дюркгеймом, а не Тардом, поскольку в основном было найдено, что роль психологических факторов ограниченна и принцип подражания в объяснении процессов контроля порождает больше проблем, чем решений» (Г. Беккер и А. Босков. Современная социологическая теория в ее преемственности и изменении. М., ИЛ, 1961, стр. 38).

Действительно, «этический контроль» Росса очень близок дюркгеймовскому «моральному обязательству». Если люди и подражают друг другу, то не просто в силу прирожденной склонности к этому, как полагал Тард, а движимые чувством ответственности, которое они испытывают как члены определенных коллективов, групп и социальных организаций. Американский социолог Богардус пишет, что Росс делает упор «на общую социальную стимуляцию», которая как раз и объясняет, почему имитируются те или иные образцы поведения (см. E.S. Bogardus. The Development of Social Thought, N. Y., 1960, p. 406). Однако означает ли это, что Росс избавился от психологизма, лежавшего в основе теории подражания? Ни в коем случае. Скорее всего такая трактовка «этического контроля» есть переход от вульгарного психологизма тардовской концепции к социал-психологизму, который сосредоточивает внимание на психологическом взаимодействии.

Эта тема становится в дальнейшем одной из существенных во всяком буржуазном социологическом исследовании. Американская социология во всех ее разветвлениях и вариантах руководствуется социал-психологическим подходом к общественным явлениям: субъективно-оценочные отношения индивидов кладутся в основу объяснения всей системы общественных связей.

Если выразить центральную идею Росса и других социал-психологов без гелертерских ухищрений, то она сведется к следующему. Люди являются общественными существами потому и только потому, что поведение каждого отдельного индивида определяется страхом перед тем, что скажут или подумают о нем другие. Действие человека превращается в социальный акт лишь постольку, поскольку оно мотивируется совокупностью оценок, психологических реакций окружающих его людей. Это и имеет в виду Богардус, говоря о «социальной стимуляции» в концепции Росса. Под «социальной стимуляцией» понимается оценка поведения личности другими людьми на основании некоторого общепринятого образца. Тардовское подражание — это всего лишь описание внешних механизмов приспособления индивида к определенной «социальной стимуляции».

Социально-психологическое понимание «социального» (как взаимодействия личных мотивов и оценок) упрочивается в дальнейшем развитии буржуазной социологии и раскрывается с помощью все более сложных (все менее откровенных в своем психологизме) конструкций.

Говоря о современной американской социологии, очень трудно выделить единую, доминирующую концепцию. В последние годы на роль общей социологической доктрины претендует «теория социального действия» Талкотта Парсонса. К Парсонсу примыкают Беккер, Мертон и другие ведущие американские социологи.

Действительно, учение, разработанное Парсонсом, обладает неоспоримой внутренней стройностью и достаточно успешно сводит воедино ряд независимых друг от друга тенденций буржуазной общественной мысли. Это объясняется прежде всего тем, что Парсонс последовательнее, чем кто-либо другой, отстаивает идеалистические основы социологии.

{106}

Он ясно выразил основную направленность буржуазного социологического исследования, когда определил социологию как «изучение типов поведения».

В теории «социального действия» в качестве первичного элемента, простейшей абстракции выступают непосредственно наблюдаемые (поддающиеся психологическому описанию) поступки отдельных индивидов. Парсонс выделяет три класса объектов, окружающих индивида:

1) «физические объекты», которые являются лишь средством осуществления некоторого действия;

2) «социальные объекты» — другое лицо или коллектив,— образующие среду, в которой развертывается действие;

3) «культурные объекты», или «ценностные образцы» — традиции, идеи, верования,— которые одни только определяют действие по содержанию, выступая для индивидов в различных ситуациях в качестве ориентиров (см. Т. Parsons. The social system, Glencoe, 1952, p. 4).

В каждом индивидуальном акте поведения отношение индивида к ситуации является мотивированным, целенаправленным и в этом смысле субъективно-личным. Но основные мотивы человеческого поведения, с точки зрения Парсонса и других представителей современной буржуазной социологии,— это не спонтанно возникающие побуждения, а реакции человека на ожидания и оценки окружающих его людей. Критерием оценок и ожиданий являются «образцы поведения», стандарты, одобренные группой.

Рассмотрим, во-первых, как ставится проблема «социального контроля» в сфере непосредственного взаимодействия индивида и группы. Цель контроля над индивидом состоит здесь в том, чтобы сделать его поведение типичным для данной группы. Суть «социального контроля» состоит, иными словами, в конформизме¹.

Здесь мы хотели бы разъяснить следующее. Главный порок современной американской социологии состоит не в том, что социально-психологические методы используются для изучения непосредственных личных контактов в группе (сам по себе этот тип анализа необходим и оправдан), а в том, что данные методы абсолютизируются, что всякий выбор, всякое решение личности начинает интерпретироваться как «ответ», реакция на стандартные ожидания окружающих. Это приводит к тому, что буржуазные социальные психологи явно переоценивают иррациональность, стереотипность личностных отношений.

Они полагают, что личное, целенаправленное отношение к окружающему — это лишь форма осознания такого способа действия, который сам по себе является неосознанно-подражательным и стандартным. Работа, например, может казаться интересной мне самому, но конечная причина этого кроется в том, что ее считают интересной окружающие люди. Вначале индивид «делает так», ибо видит, что другие члены группы добиваются успеха именно таким образом. Затем это забывается, действие становится привычным и автоматическим и воспринимается как результат личного побуждения. Что постоянно оказывается за пределами этого описания человеческого действия, так это действительно творческие решения личности, ее попытки пробиться сквозь конформистские шифры к самой реальности, к более широким системам общественно-исторического действия. Эти попытки интерпретируются в буржуаз-

_______________

¹ Парсонс рассматривает различные виды контроля: контроль может быть позитивным и негативным, формальным и неформальным. Позитивный механизм контроля — это убеждение, внушение, обучение, вознаграждение: негативный — угрозы, приказы, наказания и т. д. Целенаправленный, заранее продуманный, планируемый контроль именуется «формальным»; стихийные оценки, выражающиеся в виде аплодисментов, одобрительного кивка головой или похлопывания по спине (позитивная форма), а также в виде насмешки, освистания, осмеяния (негативная форма), называются «неформальным контролем». Различные группы (семейные, религиозные, политические и др.) по-разному контролируют своих членов.

{107}

ных концепциях как нечто «асоциальное», как простое отклонение от нормы.

Кроме контроля, осуществляемого в группах непосредственного взаимодействия, есть и так называемый «институциональный контроль»,

Если центральным объектом американской социологии является группа и поведение людей в группе, то в анализе самого группового взаимодействия основное внимание уделяется «институциональной структуре», которая смешивается со структурой объективных, внеличных отношений.

В своей теории «социального действия» Т. Парсонс подчеркивает, что социолог должен сосредоточиваться «на с и с т е м е
и н с т и т у ц и о н а л ь н ы х р о л е й (р а з р я д к а м о я. — И. П.), объясняющих мотивационные процессы» (Т. Раrsоns. The social system, p. VII).

Принято считать, что типично социологический подход к обществу (в отличие от психологического) заключается в понимании его как совокупности «институтов». Но признание «институтов» в качестве специфических объектов анализа общества не только не выводит за рамки социал-психологического подхода, но и упрочивает психологизм в новых, рафинированных формах.

Дело в том, что сам «институт» определяется современными американскими социологами как комбинация «образцов, типов поведения» «...Институт — это относительно постоянная структура социальных образцов, ролей, отношений, одобренных и унифицированных способов удовлетворения основных социальных потребностей» (J. Н. Fіchter. Sociology, Chicago, 1957, p. 248).

«Институциональные отношения» — это, иными словами, то общее, типичное, наиболее распространенное, что содержится в межличных отношениях. Если, например, большинство членов данного общества причисляет себя к среднему классу, то из этого делается вывод, что именно средний класс занимает господствующее место в институциональной структуре данного общества и т. д. Но это значит, что под видом «институтов» буржуазная социология описывает ту же самую психологическую реальность, но только отчужденную от конкретной ситуации отдельных людей. Разница заключается, собственно говоря, лишь в том, что общие, типичные для многих людей отношения рассматриваются как качественно различные институты — экономический, политический, религиозный, семейный, образовательный, институт проведения досуга (recreational). Сложная же целостная совокупность, сеть (network) институтов получает название «культуры общества».

Схема «индивид — группа— общество» дополняется, таким образом, схемой «образцы поведения — институты — культура». Каждое данное общество (культура), как признают буржуазные социологи, имеет свою специфическую структуру, определяемую положением различных институтов. Отмечается, например, что в Америке решающую роль играет «экономический институт», в Индии — «религиозный» и т. д. В подобного рода формулировках речь вовсе не идет о том, что определенная объективная система отношений является первичной и определяющей по отношению к другим системам. Здесь просто имеется в виду, что в современной Америке ориентация на «экономические ценности» (то есть поиски выгоды) в подавляющей массе случаев играет роль главного стимула или мотива в конкретном поведении, тогда как в Индии люди руководствовались прежде всего соображениями веры.

Положение «институтов», иными словами, рассматривается опять-таки как обусловленное господствующей в обществе формой стимуляции индивидуального поведения, совокупностью общих, типичных ожиданий и оценок.

«Положение любого института,— пишет по этому поводу Фихтер,—

{108}

зависит главным образом от ценностей... Если лица высокого социального статуса в каком-либо обществе добиваются престижа посредством экономического института скорее, чем посредством религиозного, то это отражает важность и экономических ценностей и экономического института» (там же, стр. 256).

«Институты» просто делают существующие «образцы» поведения, «социальные роли» относительно постоянными, придают им прочность традиции. Благодаря институционализации межличных отношений индивид получает возможность приспосабливаться к различным типам поведения, как к уже готовым предписаниям; ориентировка тем самым в значительной степени упрощается. Институциональный контроль держит группы в рамках определенных типов поведения, санкционированных данной системой ценностей. «Институты фиксируют систематические ожидания общества» (там же, стр. 249). Критерием «ожидаемого» выступает доминирующая в буржуазном обществе система ценностей. Последняя концептуально оформлена и закреплена господствующей идеологией и пропагандой.

Механизм «социального контроля» направлен на то, чтобы сохранить устойчивость данной системы. Мертон пишет, что социологи занимаются проблемой «социального порядка» и сохранения социальных систем, «сосредоточивая свое внимание именно на процессах, посредством которых социальная система остается в значительной степени не тронутой» (R. Merton. Social Theory and Social Structure. Glencoe, 1957, p. 122). Сохранение устойчивости социальной системы не означает, однако, что в ней вообще не может быть никаких изменений. Парсонс подчеркивает необходимость различать процессы, происходящие внутри системы, и процессы изменения самой системы. Устойчивость системы рассматривается как динамическое равновесие. Но главное состоит в том, что поскольку система ценностей определяет сущность социальной системы, постольку равновесие социальной системы (независимо от того, будет ли оно статичным или подвижным) обеспечивается с помощью постоянных образцов поведения, с помощью типизации поведения. Динамика социальной системы — это отклонения индивидуального поведения от типов и стандартов. Задача социологической теории, как указывает Парсонс, состоит в том, чтобы дать «анализ условий, при которых данная постоянная система образцов будет сохраняться или, наоборот, изменяться» (Т. Parsons. The social system, p. 481). «Анализ условий, по мнению Парсонса,— это нахождение эффективных методов улаживания межличных взаимоотношений, ибо «социальный контроль» должен только приспосабливать личные, индивидуальные оценки и ожидания к общим и типичным, санкционированным буржуазной идеологией и пропагандой.

Контроль такого рода — это и есть тот искусственный механизм, с помощью которого отсутствие реальной слаженности и цельности общества пытаются компенсировать духовной солидарностью, используемой в интересах господствующего класса.

Парсонс считает, что поддержание равновесия социальной системы включает процессы двух основных типов: во-первых, социализацию, «посредством которой действующие лица приобретают ориентацию, необходимую для исполнения их ролей в социальной системе»; во-вторых, процессы, направленные на поддержание «баланса между порождением побуждений (мотиваций) к отклоняющемуся поведению и побуждений к восстановлению постоянного процесса взаимодействия» (там же, стр. 482).

Проблеме «отклоняющегося» (deviant) поведения современные буржуазные социологи уделяют особое внимание.

У подавляющего большинства буржуазных социологов существует мнение, что «нормальный» человек обычно либо ведет себя как убеж-

{109}

денный конформист, либо, во всяком случае, не противоречит одобренным обществом образцам. Отклонение от этих образцов рассматривается как признак человеческой «ненормальности». Под «нормальным» поведением понимается такая совокупность поступков, которая согласуется с условиями функционирования буржуазного общества, соответствует системе принятых в нем ценностей. Но каковы же причины отклонения от нормального поведения? Чаще всего этот вопрос решается американскими социологами в духе фрейдизма и неофрейдизма. И хотя неофрейдисты констатируют тот факт, что «отклонение от нормального поведения» носит массовый характер, что катастрофически растет преступность, алкоголизм, половая распущенность, они не могут объяснить данных явлений.

Некоторые социологи чувствуют неудовлетворенность такого рода решением. Мертон, например, верно замечает, что биологизация данной проблемы не дает возможности выяснить, почему частота отклонения поведения в разных социальных структурах различная и почему характер отклонения в одних социальных структурах отличается от характера отклонения в других (см. R. Меrtоп. Social Theory and Social Structure, p. 131).

В общей форме Мертон отвечает на этот вопрос следующим образом: «отклонения» обусловлены самим обществом, существующей социальной структурой. Но поскольку социальная структура определяется системой ценностей, а система ценностей — это лишь наиболее распространенные и сугубо личные оценки, мнения, ожидания, то непонятно, каким образом наличная система ценностей порождает поведение, которое не соответствует господствующим оценкам и ожиданиям? Порочный круг, в который попадает Мертон, свидетельствует о типичной для буржуазного идеолога ограниченности, о невозможности решить проблему, не отвечая материалистически на вопрос: «А откуда же берется сама система ценностей?»

Рассмотрение субъективистски трактуемой системы ценностей (в конечном счете системы оценок, мнений и представлений) в качестве главной пружины общественной жизни свидетельствует о неспособности буржуазных социологов перейти от анализа субъективных причин к анализу объективных социальных отношений.

Несводимость социальных отношений к личным обусловливается тем, что социальные отношения образуют систему, качественно отличную от любой системы непосредственных психологических контактов. Рассматривая вопрос о самом общем плане, можно сказать, что различие этих систем зависит прежде всего от того, какое число людей образует данную совокупность, находится во взаимной зависимости друг от друга. Социальные отношения по аналогии с действием закона больших чисел можно охарактеризовать как суммарный эффект множества личных действий. Чем меньшее количество лиц составляет данную систему взаимозависимостей, тем более тесная, непосредственная связь существует между ними и тем большее значение в функционировании данной системы будут иметь личные, субъективные, психологические контакты. Например, отношения любви, дружбы, симпатии-антипатии суть именно такого рода зависимости. И не имеет значения тот факт, что в подобные же отношения могут вступать другие пары или узкие группы лиц, ибо «наши» отношения всегда будут неповторимыми и специфическими. Но по мере увеличения числа лиц, составляющих систему взаимозависимостей, непосредственные связи между людьми переходят в объективные, социальные в строгом смысле слова отношения. Система этих отношений, несмотря на ее эмпирическую «необозримость», не является менее реальной или менее значимой, чем система непосредственных связей.

Такого типа отношения, как экономические, моральные, политиче-

{110}

ские и т. д., являются социальными прежде всего потому, что они одновременно значимы для множества людей. В каждый данный момент индивид находится в экономических, политических, моральных и т. д. отношениях с каждым другим членом общества. Общественная значимость и роль этих отношений обусловлены некоторым суммарным эффектом, сложением действий этого множества. Установить абсолютную границу перехода от межличного к социальному невозможно. Ясно лишь, что влияние субъективно-психологических факторов на функционирование определенной системы, на степень ее устойчивости тем меньше, чем большее число индивидов она охватывает.

Качественно новый момент при переходе от системы личных связей к системе социальных отношений состоит не только в том, что функционирование последней не определяется мнением, оценкой, мотивами поведения каждого индивида в отдельности. Существование и функционирование системы социальных отношений не определяются также типичными «массовидными мнениями», оценками и мотивами (системой ценностей, как ее понимают буржуазные социологи). Точнее: роль нормативных установок в регулировании социальных систем различной степени общности будет различной. Она будет тем меньшей, чем меньшую роль в этой системе будут играть непосредственные личные контакты.

Для общественно-экономической формации как социальной системы высокой степени общности характерна такая субординация различного типа социальных зависимостей, при которой экономические отношения играют решающую роль и обусловливают все другие социальные отношения — политические, религиозные, эстетические, моральные и т. д. Но одни экономические отношения не определяют конкретную структуру каждого данного общества. Эта структура является результатом сложного взаимодействия экономических отношений со всеми другими социальными отношениями данного общества и этих последних друг с другом.

Влияние нормативной системы ценностей на формы поведения, принятые в группах, в значительной степени обусловлено этой субординацией и структурой социальных отношений в целом.

Неизбежная нивелировка субъективных психологических реакций людей друг на друга в системе социальных отношений, отсутствие непосредственно фиксируемой «духовной общности» еще вовсе не говорит о том, что сама система не является реальной целостностью и становится для каждого индивида чем-то нейтрально-безразличным. Конечно, то, что в американской социологии называется «статусом», то есть признанное положение индивида в группе непосредственных, личных контактов, ближайшим образом зависит от оценок и ожиданий окружающих его людей. Но положение человека в более широкой системе социальных зависимостей определяется уже не оценками входящего в эту систему множества индивидов, а теми объективными отношениями, в которых он находится с каждым из них.

И именно это положение в системе социальных отношений и имеет в конечном счете определяющее значение для всякой индивидуальной судьбы. Отдельный человек в рамках буржуазной организации может как угодно ловко и удачно налаживать свои личные отношения не только с товарищами по работе, но и с представителями администрации или шефом — владельцем предприятия. Но коллизии системы социальных отношений (например, очередной кризис или отсутствие объективной потребности в данной профессии) в конце концов оказываются для него гораздо более важными, чем все личные оценки и симпатии, которые он долго завоевывал своим усердием и обаянием.

Конечно, устойчивость и организованность любой системы межличных контактов, ее «слаженность», тот практический эффект, который

{111}

достигается в результате совместных действий, в значительной степени обусловливаются духовной сплоченностью ее членов, сложным сплетением личных оценок и мнений. Но любая система межличных связей функционирует в пределах тех возможностей, которые определяются более сложной системой — социальными отношениями. А эти последние — не просто общие и типичные, чаще всего повторяющиеся оценки и мнения, отчужденные от индивидов («институциональные роли» в трактовке буржуазных социологов).

В пределах данной системы социальных отношений можно, конечно, добиться некоторых результатов путем налаживания, «утряски» межличных контактов. Но попытки контролировать таким образом систему самих социальных отношений — чрезвычайно неэффективный, в основе своей иллюзорный способ решения проблемы, ибо, по мере того как нежелательные действия и поступки превращаются в типичное, массовое для данного общества явление, обнаруживается, что причины их лежат вовсе не в сфере личных, психологических связей, а в сфере объективных, социальных зависимостей. Целостная структура общества, характерные для капитализма объективные отношения постоянно порождают уродливые конкретные ситуации, ведут к разладу любой системы личных контактов.

Возможность контроля за системой капиталистических отношений путем создания искусственного механизма «духовной солидарности» — иллюзия, ибо невозможна никакая устойчивая духовная общность на почве фактического, материально обусловленного разобщения людей.

{112}